В шуме воды, фоном объявшем синеватую полутьму скайхолдского подземелья удивительно четко и громко скрипит засов, пламя факела напротив толстой решетки подхватывает порыв хлынувшего в сторону открытой двери сквозняка. Даже несмотря на близость водопада, воздух здесь такой сухой и холодный, что пламя трещит, почти не давая дыма.
Сам факт существования этого места в крепости никогда не был ей по нраву, и тот факт, что за все время существования Инквизиции здесь провели краткое время всего несколько человек, ничуть ее не утешал. Пыльный каменный пол холодит босые ступни, когда она решительно идет вперед в сопровождении двух стражников в форме Инквизиции. К последней камере, куда, не понимая, что с ним еще делать, поместили ожидающего своей судьбы добровольно сдавшегося пленника.

Оба мужчины выше ее на голову, так что стоящий между ними силуэт выглядит до смешного миниатюрным. Теперь ей трудно как следует причесаться самостоятельно, так что рыжая грива, привыкшая к длинной косе или аккуратному узлу на затылке, слегка растрепана и свободно спадает на спину. Пустой рукав серой холщовой рубахи, завязанной шнурком под самый подбородок, заткан за пояс и скрыт полуплащом, перекинутым через левое плечо.

- Почему так темно? - Лавеллан недовольно сдвинула рыжие брови, покосившись на одинокий факел, зажженный в коридоре перед камерой. Днем здесь не требуется света, но сейчас вечер, и сумрак уже становится густ и сер, - Здесь не карцер, и мы не бросаем никого в темноте.
Бормочущий извинения солдат было потянулся к факельной скобе, но эльфийка мягко тронула его за плечо и громко щелкнула пальцами, расплескивая живой оранжевый свет разом зажегшигся факелов по темным углам закрытых камер, и получая возможность получше рассмотреть великана-кунари.

Наверное, это верно для всех южан, но кунари одним своим видом всегда оставляли у нее совершенно особенные впечатления. Эллана помнит, как по мосту вели женщину, покорную и безмолвную тень со скрытым железной маской лицом. Хиссера впервые назвала свое имя спустя почти полгода после того, как пришла в Скайхолд, и сейчас, до сих пор молчаливая, уже изъяснялась короткими фразами. Эллана помнит, как пришел Катари, в сопровождении нескольких солдат, державшихся от него на почтительном расстоянии, и помнит растерянность, которую ясно читала у него на лице под слоем витаара. Сейчас этой растерянности больше нет. И, конечно, она помнит, как впервые увидела огромный, словно высеченный из цельной гранитной глыбы, силуэт того, кого когда-то звали Хиссрадом через стену ливня на берегу Недремлющего Моря, и дружелюбную ухмылку, с которой Адаар встретила совершенно детское удивление в глазах целую вечность назад бредущей по снегу в Убежище новоявленной Вестницы.

Об остальном она пытается не вспоминать.

Каждый из них казался в свое время странным и чужим, как рыба, вытащенная из воды, и каждый по-своему. Но кому как не Лавеллан знать, каково это?

На столе наверху уже лежит незаконченный документ, которым она снимет с себя груз никогда не желаемых ей полномочий, и это правильно. Она так и не научилась "как следует" сидеть на инквизиторском троне. Во всех смыслах. То примостится на край, то подберет под сиденье ноги, выпрямляясь под осуждающим взглядом красноречиво поджимающей губы мадам де Фер. Но пока она здесь, требуется еще многое сделать. Особенно теперь, когда Жозефина уехала в Антиву, оставив после себя огромный завал документов, целый талмуд пояснений по ним, и почти ежедневно высылая полные суетливой тревоги письма с инструкциями, что делать и как. Каллен, по-рыцарски взявшийся помогать, не особенно сделал погоды. Стоило бы оценить его хорошие побуждения, но Лавеллан откровенно сердило, что с ней обращаются как с калекой, и она попросту выгнала командира из кабинета, когда стало ясно, что он порывается выполнять для нее даже самую ничтожную физическую работу, вплоть до отодвигания стула. Но здесь и сейчас она не только как Инквизитор, исполняющий свои непосредственные обязанности.

- Тебе повезло, - проговорила эльфийка, рассматривая великана внимательным, прозрачным взглядом, - Виддасала и другие ее подчиненные остались стоять на Перекрестках. Отчего ты решил распорядиться своим везением именно так?

На самом деле, она прекрасно понимала, какими могут быть причины - нужно было лишь немного конкретики. Виддасала отказалась сдаваться до последнего, с какой-то безрассудной решимостью бросившись на того, кто одним взглядом обратил в камень всех ее солдат. И, думается, что все они погибли, прекрасно осознавая, на что способен их враг. Уже после Священного Совета Жозефина все-таки добилась ответа от Триумвирата, подтвердив высказанные ранее опасения. Поступок Виддасалы не был одобрен свыше, и стоит лишь догадываться, чем это может быть чревато для тех, кто был с ней, и кого, даже косвенно, теперь могут обвинить в потере огромного количества гаатлока, живой силы, и выпущенной в вольное небо Атааши.

- А разве нужно? Раскаиваться?

Те дни, когда Лавеллан швыряло через изломанный зеркальный лабиринт из одной точки Тедаса в другую, она пребывала в совершенно нехарактерном для нее нервном возбуждении - в совокупности всех переживаемых тогда причин было довольно сложно сохранять самообладание.
Сейчас же, своим спокойным, на опасной границе с равнодушием, тоном, она пугающе напоминала себе Соласа.
Того, усталого, обреченного и полного сожалений, что простился с ней пороге дин'анширал.

Не так. Не правда. Это не ее дорога.
Пока - не ее.

Лавеллан не лукавит. Обвинять нет никакого смысла, как требовать от кого-то раскаяния. Кунари пришел не за этим. Судить его по форме казалось даже более нелепым, чем старого авварского вождя, швырнувшего козу в крепостную стену. Балаган да и только.
Поэтому она продолжает говорить, четко, и с отзвуком стали в голосе.
- Ее солдаты погибли ни за что. Безрассудно и бессмысленно, как мотыльки, бросившиеся в огонь, и на свете мало вещей страшнее, чем жизни растраченные вот так, впустую. Ведь виноват не солдат, который идет на смерть, а тот, кто ведет его и отдает приказы. В последние минуты ей самой была дана возможность уйти с миром, признав поражение, но она бездумно напала в ответ, чтобы тут же обратиться в камень.

В повисшем молчании вода поодаль шумит особенно громко. Лавеллан машинально ловит взглядом танцующие в пламени блики - золото на серой коже - и снова поднимает глаза.

- Я видела это.
Почему-то сказать это казалось очень важным.

Проходят доли секунды, и снова кажется, что пустоты ниже обрубка нет. Что она может пошевелить кончиками пальцев, а те отзываются легким покалыванием. Фантомные боли теперь все реже, но нахлынувшие воспоминания по-прежнему ярки - вспышки в сознании, одна за другой. Она морщится, чтобы отогнать их, и раздраженно дергает левым плечом, чтобы избавиться ощущения того, чего уже нет.

- И все же я знаю, как много это может значить для вас отринуть - сознательно покинуть веления Кун, - проговорила Эллана чуть мягче. Вспомнила другого, сделавшего похожий выбор, - Вы считали нас пособниками Фен'Харела и стремились подорвать изнутри, и все же ты знаешь, что мы намерены его остановить, и пришел сюда чтобы помочь. Мне не за что судить тебя, и я не думаю, что у меня есть на это право. Каждый, кто приходил в Скайхолд и предлагал посильную помощь общему делу, мог остаться здесь, и не в качестве пленника. Есть только одно условие. Я высоко ценю цель, но мне не нужно безрассудство. Мне не нужна ни одна потраченная впустую жизнь, тем более из тех, за которые я в ответе.

- Нет, - собственный спокойный тон снова удивляет ее своей странной отчужденностью. Как будто со стороны себя слышит, - Это мое решение, и мои люди его примут. Не милосердие - практичность. Оно уже не первое. 

В этих словах - затаенный, едва ощутимый привкус горечи.
Сказать, что она всегда поступала по справедливости - значит солгать. Лавеллан всегда пыталась подобрать середину между соразмерностью поступка и ценой того, кто его совершил, со временем все больше склоняясь на путь практичности. В итоге, в стенах крепости не было свершено ни единой казни. Флорианна де Шалон, сменив богатое парчовое платье на суконную юбку и передник служанки, кормит гусей на ферме, и уже разучилась роптать на свой приговор. Ливиус Эримонд так и бродит в башне в левом крыле крепости с клеймом усмиренного на лбу - это было самое жестокое ее решение, но Лавеллан приняла его, под зубовный скрежет союзных магов, почти не сомневаясь.
Ее решения одобряли не всегда и не все, но она никогда не сомневалась в выборе между хорошим и правильным. Время, когда Вестница впадала в паническое отчаяние от чужого осуждения, просто потому, что ее находилось кому отчитывать, как неразумное дитя, заигравшееся с судьбами мира по какому-то тупому стечению обстоятельств, давно уже позади.

Три года назад улыбка этого кунари могла бы прилично ее напугать, но сейчас Эллана ощущает лишь тень дискомфорта, от которой небрежно отмахивается, протягивая ладонь навстречу. Ее тонкая белая рука выглядит совсем детской, исчезая в огромной серой длани, и, кажется, хрупкое запястье может переломиться надвое от неосторожного движения, как сухая ветка. Лавеллан чувствует, как напрягся солдат, стоящий справа, но сама почти не шевелится. Пройдя бок о бок с Железным Быком столько дорог, она прекрасно представляет себе не только силу серокожих, но и то, как искусно они умеют ее контролировать, находясь в мире тех, кто меньше и слабее их.
Сама же эльфийка словно и не чувствует разницы, что вызвала у ее солдат столько беспокойства. Никто из присутствующих не слышал того грудного, звериного вопля, с которым она разорвала на куски трехметрового саирабаза. Вестница уже вряд ли способна чего бы то ни было бояться, и глаза ее холодны и прозрачны, как мертвые хризолиты.
- Выпустите, - кратко приказывает эльфийка, отстраняясь от решетки на несколько шагов назад. Солдат смотрит на нее с тенью сомнения, но повинуется, попадая ключом в замочную скважину только через несколько секунд тихого звона и скрежета. После чего, дернув решетку на себя, отступает на несколько шагов с инстинктивным опасением человека, только что вот так просто открывшего клетку с большим и опасным зверем, вроде медведя.

- Как тебя называть? - безмятежно спрашивает Вестница.

- Выбери имя сам, как это сделал Хиссрад, - чуть растерянно моргнула Лавеллан в ответ. Необходимость назвать так своего друга снова отозвалась неприятным ощущением - будто что-то в секунду сдавило горло. Звать его "лжецом", еще и в его отсутствие - будто маленькое предательство. Едва заметно, но колет. С секунду подумав, она вполне серьезно добавила, - Только ничего связанного с демонами. Незачем пугать слуг, они и без того очень медленно к каждому из вас привыкают.

Подобным образом на вопрос об имени не ответила даже Хиссера. Когда она наконец заговорила, это были несколько беглых сдавленных фраз на ломком, чуждом слуху кунлате, адресованные Железному Быку. Бык тогда одобрительно хмыкнул в ответ и с ухмылкой покачал головой, едва слышно шепнув перевод Лавеллан. "Надежда", так назвалась косситка. Может быть, это ничего не значило, и так она назвалась безо всякого умысла, но для Элланы выбранное женщиной-саирабазом имя звучало как несмелая трель, которую испустит птица со срезанными крыльями, выпущенная из тесной клетки. И плевать, что им вбивали в головы с самого детства - кто узнает, что на самом деле хорошо, если ни разу не видел, как можно жить по-другому? У Хиссеры вышло. У остальных тоже.
Но в этом серокожем что-то вызывало настороженность. То ли оттенок высокомерия, с которым он рассказывал о своей выслуге, то ли тот факт, что он был, по виду, намного старше остальных. А может быть, что-то в глазах - не так уж и важно. Но Лавеллан знала точно, это не свой в доску любитель бесштанных пятниц, всегда старавшийся быть дружелюбным, и даже не молчун Катари, привыкший подчиняться, как рядовой солдат.
А может быть, дело в ней. Пережитое - не повод забывать о том, как когда-то саму точно так же вывели из тюремной камеры - такую же чужую, и все же, поверили ей, не смотря ни на что. Не повод, но причина.

- Доложи командору и разнеси весть. Не нужно, чтобы народ в казармах похватался за оружие, - кратко бросила Вестница отошедшему от решетки солдату. Тот с сомнением поглядел на освобожденного узника, но, в итоге, кивнул и взбежал вверх по лестнице, скрывшись за скрипнувшей дверью. А долийка, неторопливо ступая следом, в сторону выхода, продолжала, как ни в чем не бывало. Спокойно и деловито - слова размеренные, будто заученные наизусть.
В какой-то степени так и есть. Говорить и объяснять хорошо - то, чего она никогда не умела так, как хотелось бы, несмотря на многолетние попытки и необходимость научиться.

- Триумвират ответил моему послу, что кунари не враги Инквизиции, но я не знаю, как все может обернуться. Они не перестают нападать на Тевинтер, и могут двинуться дальше. Война никому из нас сейчас не нужна. Жрица разделяет мои цели и понимает степень угрозы, но ее методы могут отличаться от моих. И теперь ее слово для нас - закон.

По-эльфийски невесомым шагом четыре ступени назад, наверх, к факелу у двери, горящему в узком коридоре особенно ярко. Эллана не оборачивается - знает, что за ней идут. Резко оборвав свою речь, она пытается ухватиться за ее продолжение, но мысли разбредаются, как круги на воде. Поэтому она толкает дверь правым плечом и выскальзывает наружу, придерживая полу плаща, дернутую гуляющим во дворе ветром.

С карниза размеренно падали крупные капли, но дождь кончился, оставив после себя черные в сумерках лужицы и медленно сохнущий камень. Первые дни осени Скайхолд почти ежедневно поливали холодные дожди, не пройдет и месяца, как выпает первый снег. Люди попрятались в крепость - кто в людские, кто в таверну: из глубины двора Эллана видит приветливый оранжевый свет, но идти никуда не торопится.

- Выследить Соласа нам не удается, - в самую опасную и болезненную тему Лавеллан, неожиданно для себя, ныряет с головой. Даже не оборачиваясь, будто боится, что откроет что-то, что нельзя знать никому, - Зеркала закрыты для нас после Священного Совета. Его агенты исчезают из поселений по всему югу. И отсюда тоже.

- Хорошо.
Уже проще. Осталась только одна деталь - та, что беспокоила ее с самого начала этой встречи. Лавеллан обернулась и заглянула великану в лицо - так, что пришлось задрать голову.
- Это слово, которым ты зовешь меня - не нужно его использовать. На меня надевали новые имена одно за другим, как красивые тряпки, и не одно из них мне не принадлежало. Я Первая Лавеллан, Эллана.
Хорошо было бы теперь остаться ей, постепенно снимая с себя чуждые имена. Сначала ее это расстраивало - долийка словно предавала свой народ, ходя под титулом пророка чужой веры. Само это "Вестница Андрасте" всегда звучало фальшиво, как бы не разливалась на эту тему мать Жизель. А затем смирилась - советники настаивали на этом едва ли не хором. И смирилась бы окончательно, если бы за титулом Вестницы не последовали новые. Даже аввары придумали ей новое имя после победы над Гакконом Зимодыхом, и тогда она уже поняла, что спорить с этим бесполезно.
Но сейчас, когда Лавеллан уже приняла решение поставить на всем точку, пора вернуть себе свое собственное имя, пока еще можно разгрести все, что на него понавесили эти годы работы в Инквизиции.

Когда кунари заговорил, глаза ее нехорошо блеснули - этот блеск был бы хорошо знаком Кассандре, окажись она сейчас рядом. Да что там - любому из товарищей, кто таскался за ней следом по Перекресткам почти месяц назад, понимая, что в таком состоянии она попрет напролом и будет цепляться зубами за малейшую зацепку так, что не отпустит до конца света или собственной смерти. Месяц - без намеков на ответы, месяц - дней в натягивании на лицо улыбки и попытках не переломиться надвое, месяц - равных частей бессонницы и кошмаров. Слишком долго.

- Ты правда можешь это сделать? Не рискуя? -  Но тут же покачала головой в ответ на собственные слова. Эта братия никогда не бросает слов на ветер - пора бы уже привыкнуть, - Терять нам все равно в этом уже нечего. Нужно задействовать все, что только возможно.

Фраза оборвалась, как будто ее отвлекли громким звуком - встрепенувшись, Лавеллан внезапно поняла, что не понимает, как все и сразу можно объяснить так, чтобы ее поняли, не приняв за сумасшедшую. Как рассказать кому-то постороннему о том, чем в итоге оказался на самом деле Солас, как обрисовать в полной мере угрозу, что он представляет миру. И ощутила как осознание, словно что-то липкое и холодное, сползает с затылка по спине.
Боязно даже не от того, что она не может подобрать слов, а от того, что ей предстоит объяснять это еще многим. Агентам - чтобы они понимали, что ищут. И долийцам - тем, до кого еще не дошли когтистые лапищи Ужасного Волка. Рискованно, но иначе нельзя. Она обязана их предупредить. В повисшем молчании Лавеллан закусила губу, а затем осторожно спросила:

- Ты знаешь, с чем вы на самом деле столкнулись? То, что это не просто маг огромной силы?

- Твои догадки верны, - Лавеллан говорила медленно, тщательно подбирая слова, но с каждым - все смелее, - Он никогда не был богом, в том смысле, что вкладывают в него сейчас. Но многие способны считать таковым.  На языке моего народа есть слово "Эванурис". Многие века назад они были правителями моих предков, магами настолько могущественными, что вошли в легенды как боги. Фен'Харел действительно изгнал правителей предков, и действительно создал Завесу, а затем впал в сон, крепкий, словно смерть, от которого проснулся за год до прорыва Завесы. Он еще далек от своей истинной силы, и в битве со Старшим я уничтожила Сферу, символ его могущества. И все же он будет множить свои силы. Наша задача сейчас, всеми силами помешать ему это делать. Выяснить его цели, уничтожать любые элувианы, что мы найдем, защитить от его влияния тех эльфов, что еще не идут за ним. Потому что он намерен сделать то же, что и Старший. Снять завесу, и уничтожить тот мир, что мы знаем.

Сердце стучало в груди тяжело и глухо, будто молот бил в ребра. Та встреча на Перекрестках, что все еще стояла у Лавеллан перед глазами на грани между сном и явью, навалилась словно волна, и тянула за собой. Решение, принятое ей, было продиктовано долгом, ответственностью и достоинством, что сильнее любой любви. Разве могла она бросить всех умирать, чтобы идти за ним? От одной этой мысли становилось дурно. Мерзко.
В глубине души, впрочем, была уверенность, что Солас и не позволил бы ей этого сделать. Несмотря ни на что, он уважал ее слишком сильно, чтобы допустить за ней предательство самой себя.
Эллана мало отличалась в своем решении от Соласа, но осознание, что теперь они с ним по разные стороны баррикад, и что она могла бы убить его собственными руками, чтобы остановить, если бы только была на это способна, никогда еще не приходило к ней настолько четко.
Когда Лавеллан пришла в себя в выделенных ей покоях после той последней встречи, она захлебывалась слезами как никогда раньше. Разорвала подушку, засыпав спальню перьями, сожгла гобелены, разбила оставшийся кулак в кровь, пытаясь избавиться от него, вытолкнуть прочь, но так и не смогла. Проще было бы вырвать сердце из собственной груди. Или зубами отгрызть себе оставшуюся руку.
Да только вот те, за которых Лавеллан теперь стоит, стоят и не такого. А значит, она будет стоять на своем пути до последнего.

Ее глаза широко распахнуты - в них отражается решимость и облегчение, пусть мимолетное, пусть ничтожное, в сравнении с все еще взваленной на плечи ношей. Но эльфийка не стесняется облечь его в слова.
- Та помощь, что ты предлагаешь... это уже много больше, чем я могла расчитывать. Мы не успели как следует осмотреть Дарваарад и то, что находилось там, слишком много спешки тогда было. Если тебе что-нибудь понадобится, что угодно, обращайся ко мне напрямую.