Это был, верно, первый по счету раз, когда Ориана читала письмо, скрепленное магистерской печатью: счесть это послание ошибкой мог, разве что, слепой или совсем уж бестолковый капитан. Тем более, что раб, доставивший письмо, точно назвал получателя, прежде чем передать вверенную ему писанину – «адмирал Ориана от Армады Удачи» и прочее, и прочее.
Магистры просили капитана о внеплановой инспекции или, как красиво они это обозвали, «ознакомительной экскурсии по кораблю». Ориана же, воспитанная в тевинтерском духе и тевинтерской рукой, знала, что кроется за этой экскурсией на самом деле – надменное желание показать свое превосходство, шаркнуть ножкой, высказать презренное «фи!» пиратам и, разумеется, приличия ради поглядеть на судно.
Но и Ориана была не лыком шита.
На первой встрече они глазели на нее, как на дикого зверя, которого можно приручить, не ожидая, однако, что зверь заговорит на их языке и за словом в карман, напитанный отборнейшим ядом, не полезет. Тогда Ориана явственно ощутила, от чего отказалась и, источая тончайшие улыбки, бросая изысканные остроты, мимоходом возвращаясь к делу – к кунарийской угрозе – поняла, что сделала единственно верный выбор.
Гадюка, отвернувшаяся от гадюк. Какая ирония.
Стоя перед трюмо и затягивая корсаж поверх простой льняной рубахи – глупая данность тевинтерской моде, в прошлый раз очаровавшая магистров-переговорщиков – Ориана яростно ругалась. Ругалась самым витиеватым матом, какой только знала: в бой пошла даже тяжелая артиллерия – неприличный тевинтерский нудеж, от которого в молодости вечно вяли уши. Какие-то из этих слов, помнится, употребляла и ее мать, изрядно разозлившись; живости ее выражениям придавали горшки с розами из Тараевина, красиво летевшие в стены и окна.
Славное было время.
– Капитан? – предварительно постучавшись в крепко сколоченную дверь, поинтересовалась голова старпома, высунувшаяся из проема; полумрак каюты мгновенно прорезала тонкая полоса света. – Олаф вернулся из города, говорит, магистры на подходе.
– Мхм-м-м… – зажимая губами перчатку, смято отозвалась капитан, заправляя штанину в сапог с высоким голенищем. – Скофко иф там?
– Если без рабов и охраны? Вроде четверо, капитан.
Ориана, облагородив свой внешний вид кожаной курткой (непременно с подвернутыми рукавами, чтобы была видна опутавшая руку татуировка – орнамент со стрельчатого свода древнего храма Андорала) и традиционной треуголкой, выплыла навстречу солнцу, прихватив, как трость, пристроенный у дверного косяка посох.
– А, чудесно, – хлопнув старпома по плечу, бодро возвестила Ориана, щурясь на солнце – глаза еще не отвыкли от мягкого полумрака каюты. – Сейчас, мой друг, ты познакомишься с таким дивным явлением, как всадники Мора, а именно – Зов, Грех, Кровь и Скверна. К последнему советую отнестись предельно… Эй, Олаф, скотина, это же ты в город бегал? По бабам?
Олаф, держащий под мышкой свернутый штормтрап, запнулся о насвистываемую песенку – какая-то похабщина о Королеве Антивы – и вытянулся в струну. Жилистую, покрытую шрамами, страшную, как, Создатель помилуй, смерть пиратскую струну.
– Так ведь нет… Ну, то есть, да…
– Салага! Молодец, то бишь! А теперь спускайся в трюм, проверь, всю ли тухлятину вычерпали, – на ходу обменявшись парой слов в приказном тоне с командой, Ориана, довольная дисциплиной, с утра объединившей экипаж перед страшным словом – «инспекция», итить ее за ногу, как выразился все тот же Олаф – развернулась к старпому, плавным движением руки охватив свое корабельное владение. – Эта красавица всегда в полной готовности, м?
«Ноктюрн» произвела не величественное, но устрашающее впечатление на зевак, собравшихся в порту: монструозный остов великолепного фрегата с убранными черными парусами – диковиное зрелище даже для искушенных жителей столицы! Рядом с ней грот и два развернутых кливера тевинтерского суденышка, приставшего к причалу часом позже «Ноктюрн», казались насмешкой над азами кораблестроения. О нет, Ориана любила свой корабль так же, как любила себя – если не больше. И раз уж женщина не отказывает себе в украшениях и предметах роскоши, то как можно отказать судну в вычищенной до тусклого блеска палубе, лучшем рангоутном дереве, обделке такелажа и клетневании каждого-каждого троса?
И все же, Ориана не могла не признать, что возвращение в Минратос тяготило ее – словно камень, привязанный к шее, тянет вниз обреченного утопленника. Лломерин был порождением разврата и сыном веселья, Антива – колыбелью страсти и шумных гуляний до рассвета, Иствотч – костром в хмурой тьме, а Минратос… А что Минратос? Он сочетал в себе все перечисленное, оставаясь, тем не менее, гнилым и порочным внутри.
Дома терпимости тут, впрочем, были очень даже ничего.
– Красавица-то да, но вот на кой хер сдалась магам эта проверка? – приятные мысли заботливого капитана сбил старпом, всматривающийся вдаль складских помещений, раскинувшихся в порту. – Таков был уговор?
– Нет, но… это же магистры, – поморщилась Ориана так, будто произнесла нечто непристойное в зале, полной высокородных тевинтерцев. – Они по натуре своей дотошны. И они платят – я это подчеркну – слишком хорошо, чтобы мы могли отказать им в такой мелочи, как экскурс по кораблю. Да расслабь ты булки, Аркадио, – посмеиваясь, хмыкнула капитан, ткнув навершием посоха старпома, на лице которого отразилась вся скорбь Империи, утратившей былое величие. – Придут, поглядят, поморщат свои крючковатые носы и свалят от морского демона подальше. Или ты что, за магию крови в кабаке наслушался?
Старпом, до того успокоенный наказом отпустить напряжение окрестностей пониже спины, вновь сжался, а Ориана гоготнула в голос, как полоумная. Она могла поклясться, что у старпома вспыхнули шрамы повыше локтя – те самые, что она нанесла ему в прошлом месяце, взымая дань.
– Ну вот нихера же не смешно, капитан.
– Ты знаешь, что смешно. О, о, смотри, это наши идут! Ба, до чего, сука, ряженые, – насилу справившись с приступом хохота, Ориана указала навершием посоха на нарядные точки, отделившиеся от толпы снующих по порту горожан. Благородные господа, которых праздный гуляка мог с легкостью принять за заблудившихся в городе слуг магистериума, определенно направлялись к «Ноктюрн». Ориана, приобняв посох, хлопнула в ладоши. – Так, Аркадио, пшел проверил команду. Пшел, говорю, пшел!
Отослав старпома прочь, Ориана выдвинулась к огороженному канатами трапу, по которому без труда мог взобраться конь: уж магистрам такой наклон должен быть под силам, ибо спускаться и встречать – совсем не капитанское дело.
Возвышаясь на палубе, она глядела на пришельцев: в движениях черно-белой фигуры, что вела за собой делегатов, угадывалось нечто неуловимо знакомое. Ориана, приподняв треуголку, вглядывалась в послов в то время, как они продвигались вверх по трапу.
И увидела, что тень, облаченная в черно-белое, помимо прочего еще и опирается на трость.
Неприятному ощущению, до того всколыхнувшему память, как гладь воды, тронутую легким касанием ветра, нашлось имя – тревога.

«Проклятье, – думала Ориана, борясь с трусливым желанием надвинуть треуголку до самых бровей. – Кишки кальмара, встряла так встряла!»
Но она только вытаращилась и замерла, растерянно моргнув в ответ.
Продуманное ею многословие отчего-то раскрошилось в тот же миг, столкнувшись с отцовским взглядом: так бывало и в детстве, стоило ей попасться с поличным на праздном безделье вместо учения. Она готова была счесть эту встречу попыткой – меткой, зараза, попыткой – сбавить с нее спеси и усмирить пиратскую гордыню, но по удивлению, тронувшему отцовское лицо так, что заметить его мог либо кто-то чудовищно проницательный, либо знающий магистра Аримана долгие годы, Ориана поняла, что и он до того оставался в неведении.
– Господа, – легко коснувшись пальцами края треуголки и незаметно сдвинув ее так, чтобы тень обволакивала глаза, капитан кивнула. Напряжение, до того очевидно отразившееся в судорожной хватке ее пальцев на древке посоха, покинуло Ориану со вздохом: лучше прочих она знала, что отец не склонен к сантиментам, и готова была возблагодарить его сухость теперь, когда он не назвал ее по имени перед магистрами – и, что важнее, перед всей командой.
Уверенность возвращалась постепенно, но верно: встряхнувшись – в конце концов, она хозяйка этого корабля – Ориана оценивающим взглядом скользнула по разношерстной делегации магистров и хмыкнула; смешок, впрочем, вышел жестким и безрадостным.
– Адмирал Ориана от Армады Удачи, – из упрямства поправила она магистра, кивнув. Ориана была достаточно внимательна и без меры невоспитанна, чтобы без стеснения обратить свой взгляд к подобострастному шептуну и улыбнуться – так добродушно, что следующее замечание, опасно граничащее с угрозой, прозвучало ласкающей слух шуткой. – Невежливо шептаться друг с другом в присутствии хозяйки, любезный. Если за такое на торжественном приеме вас, как минимум, молча осудят, то на пиратском корабле могут и кровь пустить.
Команда нестройно хмыкнула – двусмысленные остроты капитана про кровопускание им слышать доводилось не раз. Они были такой же характерной особенностью команды «Ноктюрн», как и сеточка бледных порезов, рассыпанная по загорелой коже каждого матроса. Бывалые члены команды хвастались руками, изукрашенными старыми шрамами, как татуировками; новички, присоединившиеся недавно, держались скромнее – один-три мелких штриха на каждую ладонь, не больше.
Ориане было интересно: дошли ли слухи о ее «дани» до самих магистров?
– Раз уж вы затребовали эту инспекцию, то вопрос сходу: стало быть, кто-то из вас, помимо магического искусства, располагает еще и знанием корабельного дела? Хорошо, – скупо отозвалась капитан, поймав на себе взгляд одного из делегатов в одеянии прислуги, что до того пристально рассматривал прибранные паруса грот-мачты. Обменявшись кивками со старпомом, она решительно хлопнула себя по карману, словно благословляя инспекцию на старт. – Что же, приступим!
Этот клич возымел едва ли не магическое воздействие и на команду, стянувшуюся на палубе: хмурый отряд, скорее раздраженный, чем удивленный явлением магистров, как шквальным ветром сдуло. Аркадио, почесывая за ухом, обменялся с капитаном взглядами и нехотя удалился, спрыгнув следом за остальными в шлюпочный колодец.
Игнорировать гнетущее присутствие отца получалось, сосредоточившись на деле, но Ориана нутром чуяла – стоит магистру Ариману открыть рот, как неприятный холодок вновь пробежит у нее по спине. Но если в юности этот холодок приходилось обращать в послушание, то сейчас он невозбранно пылал бодрящим раздражением.
– Судно встало на килевание еще до прибытия в порт Минратоса, – как-то сходу начала Ориана, продвигаясь к лестнице, ведущей на кормовую палубу; не сразу она поймала себя на том, что больше размышляет вслух, чем обращается непосредственно к магистрам. – И без этого на всех парусах корабль спокойно добирал семь с половиной узлов скорости – в том убедилась, когда испытывали маневренность на кунарийских дредноутах. Игра с огнем, причем буквально! Теперь же, если поднять бом-кливер, хватит и на отметку в узлов эдак восемь с половиной, если не все девять…
Прервавшись и схватившись за поручни, капитан стремительной птицей взлетела по лестнице на кормовую палубу – всякую медлительность пираты ставили в упрек. Выпрямившись и поправив треуголку так, чтобы солнце не било в глаза, Ориана посмотрела на оторопевших магистров сверху вниз, уже предвкушая, как они осилят подъем в своих мантиях.
Отчего-то она остро припомнила то, что отец таскается со своей тростью не просто так – хромает.
Ориана не привыкла терзаться угрызениями совести – у нее, Создатель упаси, не было этой совести – но что-то… что-то глухо рвалось наружу. В конце концов, пиратский обычай гласит, что протянутая рука – это дань уважения гостю; отказаться от нее – значит, навлечь гнев капитана.
И Ориана, схватившись за поручни, эту руку отцу с угрюмой решительностью протянула. «Любезность хозяина, - утешала она себя. – Не более того.»
– Магистр?

Ориана возблагодарила всех морских тварей и демонов за то, что не разучилась держать лицо.
Еще девчонкой, только ступившей на путь сложной магической науки, она не могла отказать отцу в умении приврать – да так убедительно и бесхитростно, что во лжи и лицемерии уличить его смог бы, верно, только Черный Жрец.
Сейчас же, выслушивая заверения в богобоязненности, Ориана выгнула бровь с тем смешливым выражением на лице, говорившем о том, что она что-то знает. Именно в этом случае – правду.
– Запретную магию? Как можно, – нехотя развернувшись к магистрам, капитан улыбнулась – человек с тонким слухом мог бы заверить, что у нее при том скрипнули зубы – и плавно, будто собираясь наложить чары (желательно – энтропии) на тевинтерцев, демонстративно отвела ладонь в сторону. – Наши руки чисты.
То, каким восторженно-щенячьи взглядом сопроводил ее жест один из делегатов-магистров, вызвало у Орианы едва ли не снисходительную усмешку; склонив голову, она вновь скупо спрятала загорелую руку за спиной.
– Не так быстро, господа, – в беззлобной попытке осадить пусть чересчур любопытного, зато толкового прислужника магистров, капитан мягко стукнула посохом по палубе. – У вас, тевинтерцев, даже самые вежливые просьбы звучат как угрозы. Очень в пиратском духе.
Последнее, судя по тому, как Ориана заглянула в глаза отцу, было нацелено именно на него.
Она провела делегатов к крепкому столу, установленному аккурат на кормовой палубе: за отсутствием шквального ветра, что грозил, расхулиганившись, разбросать ценные бумаги и чертежи, капитан справедливо рассудила, что заниматься делами на свежем воздухе приятнее, чем в духоте каюты – каюты, в которую она, скорее, запустила бы химеру, чем укомплектованный отряд тевинтерцев.
Впрочем, вряд ли утонченные носы магистров находили свежесть в портовом смраде, но это уже не ее забота.
– Сто двадцать восемь человек да двадцать одно орудие. Здесь речь идет об аркбалистах, разумеется, – небрежно прислонив посох к столу, – помнится, отца всегда раздражала неаккуратность – Ориана склонилась над чертежами и корабельными схемами, предоставленными к вниманию магистров. – Вот вы, да. Взгляните-ка сюда, – пальцем, на котором призывно поблескивал красный рубин, капитан ткнула в схематичное расположение орудий, явно призывая к вниманию все того же корабельника. – Есть свободные порты, видите? Все еще стоит вопрос о вооружении дополнительными орудиями, но это даст плюс к осадке и минус – к скорости. В случае же с дредноутами каждый лишний узел – на вес тевинтерского золота. Вы ведь видели судна кунари в действии, не так ли? – уже громче, обращаясь ко всем магистрам, без обиняков спросилась Ориана, подняв на них цепкий, как абордажные крюки, взгляд.
«Отец служил на Сегероне в молодости, – встретившись с ним глазами и впервые за многие годы отметив их схожесть, столь очевидную в ее юности, Ориана дала секундную волю ностальгии. – Уж кто-кто, а он должен живенько помнить серокожих ублюдков».
– Вижу, вы разбираетесь в отделке судов? Ручаюсь, что нигде более вы не встретите такой магической работы – я лично приложила к ней руку, – развернув перед корабельником и его хозяевами обширный эскиз личного начертания, Ориана не без смешка поймала себя на мысли о том, что похожа на мать, расхваливающую свою дочь родителям возможного жениха. Ее мать, помнится, была такой же бойкой – точнее, была бы, застань она Ориану в девическом возрасте. Интересно, как она?..
Оставив корабельника и магистров изучать предложенные схемы, капитан неторопливо обошла стол, не сводя с них глаз; после, улучив подходящий момент, тихо и деликатно обратилась к отцу – так, чтобы сказанное не коснулось чужих ушей.
– Богобоязненность? Когда это, отец, вы уверовали в Создателя – незадолго до или уже после моего побега?

Ориана дернула уголком крепко сжатых губ, отозвавшись, как зверь, на имя рефлексом, но не умом. Она выросла из него, как вырастают дети из старой одежды, и отвыкла, привыкшая скрываться под новой личиной. Материнское имя да рубин, по доброй памяти инкрустированный в кольцо – вот и все, что у нее осталось от прошлого.
Своего настоящего имени из чужих уст она не слышала вот уже больше лет десяти-двенадцати. Сколько времени прошло с ее побега на самом деле? Она избегала точных чисел. Капитан, который с готовностью столько раз бралась за секстант, чтобы отмерить высоту солнца над горизонтом, но при том никогда не считала, который год провела вне суши.
В море, как бы иронично это ни звучало, время течет, как вода.

– Никаких пробных выстрелов! Коль пиратское судно ведет стрельбу, то только по цели, а сердца портовых мастеровых разорвутся, если вы разнесете им склад, – поддержав неожиданное предложение отца, Ориана махнула рукой, хмыкнув. – Впрочем, что-то можно устроить. Аркадио! Проведи магистров по трюму. Смотри, не переломай руки-ноги – фонарь какой возьми, не знаю.

Расторопный Аркадио увел делегатов, напоследок обменявшись с капитаном недоуменным взглядом, но Ориана успокоила старпома, твердо кивнув. Его удивление было понятным – предубежденная осторожность, если не неприязнь капитана по отношению к землякам–тевинтерцам, была притчей во языцех всея команды «Ноктюрн».
Кто же из них знал, что осторожность эта питается исключительно от опасливости.

Они остались одни. Желая потянуть время, Ориана излишне неторопливым движением сняла треуголку и устроила ее на столе; после, усердно избегая встречи с отцом взглядами, устало вздохнула, растрепав жесткие волосы. В сравнении с ним она выглядела настоящей дикаркой с забытых Создателем морских берегов; просоленная кожа, татуировки и лихой пиратский вид в противовес мантии, режущей глаз своей монохромной опрятностью.

– Верно, скоро на Серебряном Шпиле засвистят раки, – сварливо вздохнула Ориана, бездумно подыскивая тему для разговора, – раз уж вас сумели выманить из поместья аж в порт. Помнится, вы и в амфитеатр ходили без особой охоты. Многое изменилось.

Должно быть, было бы куда легче, устрой она отцу конфликт с девичьей истерикой и слезами перед побегом, так нет – она же просто ушла. Молча. По сути, она и поругаться-то с ним никогда не могла по-человечески; вечно случалась какая-нибудь потебня, из-за которой Ориана прикусывала язык, коря себя за малодушие, а однажды просто не выдержала и сиганула в окно навстречу свободе аж на целых десять с лишним лет.

Она осторожно перебрала в уме вопросы, загодя поделив их на те, о которых спросится и на те, о которых смолчит: к первым относилось пространное из разряда «что вы думаете о кунари?», «действительно ли Тевинтер готов отгрохать во-о-от такую сумму за помощь?» да банальное «как ваше здоровье?», ко вторым же – то, о чем она и себя-то спрашивать боялась. Ее заботила судьба матери – после побега она не отправила ей ни единой весточки, а отца никогда не отличала истовая страсть к ненужной более любовнице; заботила судьба раба, подсобившего ей в побеге – если об его участии вообще стало известно; заботил, в конце концов, сам отец – причем в первую очередь.

Ориана отошла от стола, выпрямившись; деловито сложив руки за спиной, встала у фальшборта – и посмотрела прямо на отца. Таким долгим, пронзительным, хмурым взглядом она смотрела на него и в детстве – когда сердилась или уставала на занятиях, но не смела пожаловаться.
– Как вы живете, отец? – неловко объяв все эти мучающие ее вопросы в один, спросила Ориана, прежде чем отвернуться и, прищурившись, устремить взгляд к морю. – Не сомневаюсь в материальном благополучии вашего дома – оно, в общем-то, меня и не интересует – но как вы? Нашли достойного наследника? – немного помолчав, нахмурилась, опустив взгляд, и шумно выдохнула через нос. – Это всегда заботило вас прежде всего.

Отредактировано Oriana (2017-05-26 23:39:58)

Беспокойно ворочающийся в груди червь отчего-то вдруг замер, вздрогнул и затих; Ориана, предвосхищавшая подобный ответ, задержала дыхание – совсем как нависший над хлипким суденышком девятый вал.
Но там, где слабости когда-то были да вышли, осталось только море, гулкое и непроницаемое; вместо горечи – спокойствие человека, пресытившегося прошлым.
– Ориана не умерла, – отозвалась она только, вкладывая в свои слова далеко не тот смысл и не те чувства, что должно ощущать скорбящей дочери. Лишь слегка ее тяготила мысль о том, что мать умерла так недавно; окажись Ориана здесь раньше, то… а, впрочем, то что? Духу наведаться к матери у нее бы все равно не хватило.

С госпожой Орианой капитан попрощалась давно, еще тогда, когда отец забрал ее с собой: что толку лгать о дочерне-материнской привязанности там, где ее не было и в помине? Мама была пылкой, красивой и чувственной; у нее были прекрасные ловкие руки музыканта и глаза бунтарки; иными словами, в ней было все то, чего не было в отце – но на этом все.
«Надо будет навестить ее старый дом, если получится, – подумала Ориана, мягко рассматривая море. – Посмотреть, цветут ли еще розы».

Кольцо пришлось подарком куда более неожиданным.
Ориана удержала его на раскрытой ладони, перенимая ту кроху живого тепла, что вобрал в себя сильверит, но на палец почему-то не надела: только угрюмо нахмурилась, подавляя равновелико желание вернуть подаренное или бросить за борт; решимости не хватало ни на первое, ни на второе. Окрепшая на свойственной всякому пирату здоровой паранойе, она боялась, как бы невинное зачарованное колечко не обернулось ей поутру змеей, что вяжет морским узлом волю; с другой стороны, жила в ней и вера в благочестие отца – хотя бы по отношению к своей блудной дочери.

Ориана зажала кольцо в кулаке, а потом посмотрела на магистра. Он избегал ее взгляда – неужели стыдился того, в кого выросла когда-то тихая, послушная ученица?
– Вам не стоит тревожиться, – начала она нарочито легко, нарочито беспечно – только голос ее был слишком откровенно приглушен. – После того, как условия сделки Армады с Тевинтером будут выполнены, я вновь уйду в море. Я не планирую порочить вашу репутацию, пока нахожусь здесь – и впредь буду осторожнее в словах.

Ориана слишком хорошо знала, чем живет высший свет Тевинтера; что обсуждают за закрытыми дверями женщины с белоснежными улыбками и магистры с глазами ценителей. Ради того, чтобы столкнуть соперника со сцены, знать не остановится ни перед чем – что же будет, стоит им провести параллели между адмиралом Армады и беглой девицей из дома Ариман?
– Но и вас я буду вынуждена просить о том же.

Увы, связь эта работала в обе стороны.
И если тевинтерку в Ориане выдавал не только акцент, но и понимание, с которым она относилась к пиратской вольнорасхлябанности, то уже о знатном происхождении лучше было бы смолчать: в виду событий последних, а именно – сделки c как раз-таки с кровными, тьфу ты, братьями-магистрами – это могло быть понято превратно.
Да и едва ли капитану нужно, чтобы команда обсуждала последние слухи за его спиной вместо того, чтобы сосредоточиться на деле.

Отредактировано Oriana (2017-06-26 14:41:11)

Перед штормом море всегда спокойно.
Согнавшее рыбу и сирен ко дну, оно поднимает свои могучие волны и призывает на помощь хлесткий, безжалостный борей лишь тогда, когда чувствует, что на него посягает человек, жалкий и мелочный; люди сгребают его дары, люди тревожат бескрайние воды – но без них море не особо гневливо.
Ориана тоже была спокойна.
Но едва ли предчувствие шторма, которым опасно отозвалась ее свободолюбивая натура в ответ на отеческие упреки, – отнюдь не завуалированные для ее тонкого слуха – могло остаться незамеченным все тем же отцом, каким бы слепцом он ни был в делах семейных.

Прежде чем заговорить, Ориана вдруг рассмеялась – почти беззвучным смехом, холодным и откровенно враждебным.
Для ее зубов были созданы оскалы, но сейчас приходилось ограничивать себя приличиями.
– Хорошую службу? Ни один адмирал, – проговорила она еще мягче, еще спокойнее прежнего, справившись с приступом веселья, – не войдет в дом тевинтерского магистра как гость. Уж вы должны понимать, отец, что мы вам не друзья, – это «мы», это различие, эта тонкая грань, которую Ориана проводила меж собой и вскормившим ее обществом предвосхитила тот самый шторм, – и с трудом нас можно назвать союзниками. Думаете, я не слышу вашего откровенного презрения? Отвращения, не так ли? Им напитано каждое второе слово. Да и глаза, – добавила она еще глуше, еще угрожающе прежнего, – выдают лучше любых речей.
Блестящий маг и преподаватель, отец, однако, упустил самое главное в ее воспитании: привив послушание и прилежание, не утрудился заглянуть глубже и обрубить на корню бунтарский порыв – еще более страшный оттого, что никому не высказанный.

Казалось бы, вот он, тот самый момент, когда все могло бы вновь стать немного плохо; когда ледяное негодование, взяв верх, побудило бы Ориану совершить необдуманную гнусность, но море спокойно; сжав в кулак правую руку с зажатым в ней кольцом, прикрыв на мгновение глаза и выдохнув, – очень терпеливо – Ориана выдавила из себя самую болезненную улыбку, на какую способно человеческое лицо.
– Это так вы спрашиваетесь о моем здравии, – она выгнула бровь, – или просто проверяете, делала ли я заданные на ночь уроки?
Стоило ли рассказывать о том, что благостное отношение команды к магии строилось отнюдь не на пиратской вседозволенности и терпимости относительно всего, что ниспослал на землю Создатель – начиная прехорошенькими размалеванными девицами в борделях, на проверку оказывавшихся совсем не девицами, и заканчивая разношерстной командой эльфов и людей, с которой бок о бок приходилось делить и досуг, и тоскливый морской штиль.
Строилось оно исключительно на страхе.
И не прятали шрамы не из-за привитой с годами пиратской гордости, а от нежелания показаться слабым и трусливым; самые храбрые подставляли свои загорелые руки под ножи, бросаясь в горячечную лихорадку боя, самые смелые бились с капитаном плечом к плечу.

– Пираты приемлют все то, что гарантированно принесет им победу – и магия не исключение. Хотя на первых порах я ожидаемо столкнулась с неприятием тех членов команды, что росли в странах Белой Церкви. Да и они, впрочем, привыкли к новым порядкам, – добавила Ориана, равнодушно пожав плечами и благоразумно умолчав о том, что где-то в ее откровении затерялось «у них, знаете ли, не было выбора». – Касательно же разбора полетов: нет, я все-таки прибегла к аккумулятивному методу. И нет, не нужно снова ругать меня за то, что скопленная энергия может повести себя непредсказуемо и оказать давление на естественный ток магии – это…

Она не договорила, прерванная затяжным скрипом и выстрелом, раздавшимся из-под ног, нашедшим свой источник где-то в глубине трюма: это массивная стрела аркбалисты, срезав сдерживающие ее канаты, свистящей птицей взлетела в воздух под недоуменные возгласы команды, задержалась, повиснув в небе – и так же стремительно рухнула вниз, прямо в воду.
Кто-то ясно прокричал одобрительное: «Недурно!»

Ориана захлопнула приоткрытый рот, вскинув брови; потом вновь закрыла глаза и вздохнула. Еще терпеливее.
– … сплошное ребячество. Кхм. А что вы думаете о моих кораблях? – спросила она невзначай, с трудом перекрывая ревностное раздражение по отношению к орудиям, отданным на растерзание варварам. – Ваши «достойные и богобоязненные друзья», я вижу, в полнейшем восторге.