С леди Монтилье они расстались тепло, как старые добрые подруги. Если здесь, конечно, применимо слово «расстались». Просто разошлись, потому что кощунственно перетягивать всё внимание леди-посла только на себя. Но Мариан была благодарна Жозефине, что та не стала упорствовать и усердствовать с попытками разместить Хоук в «покоях подобающих её статусу». В гробу она этот статус видала, о чём и заявила прямо и открыто, и попросила оставить всё так, как есть. В «Приюте Вестницы» было всё необходимое, а Мариан не собиралась задерживаться дольше, чем ещё на сутки. Так к чему лишняя суета? К тому же, ей было комфортно оставаться не узнанной, теряясь среди рекрутов и корчить изумлённую рожу, когда рядом кто-то шептался о том, что в Скайхолд прибыла Защитница Киркволла.

Вернувшись после беседы и экскурсии в таверну, Мариан первым делом попросила у Кабо чего поесть. Кислым яблоком, погрызенным ранее, насытить было невозможно, а от торжественного завтрака в компании леди де Копьи, предложенный Жозефиной явно в шутку, Хоук отказалась. Старые знакомые тяготили, тем более такие.
А овощное рагу и тарелка с румяными пирожками с капустой выглядели восхитительно и аппетитно. Создатель Светлый и Милостивый, как же прекрасны хрустящие золотистые пирожки! Только после долгой и изматывающей дороги горячая еда, насколько бы простой она не была, всегда обладала божественным вкусом, а возможность сесть и вытянуть гудящие от усталости ноги приносила неподдельное счастье. Не меньшее, чем предоставленная ей вчера вечером возможность отмыться от всей той грязи, которую она месила вместе с лошадью на пути в Скайхолд.
В минуты подобные этой жизнь кажется хорошей штукой, а мир совсем не похож на гибнущий, содрогающийся от войны. До чего же было бы здорово, если бы это действительно было так.

Мариден неторопливо перебирала струны, бормоча себе под нос слова рождавшейся новой баллады, подбирая аккорд за аккордом; за угловым столом раздавали карты, а Хоук в пол уха слушала, как одна служанка жаловалась другой: что-то по поводу слив. Поймав себя на мысли о том, что жаль, что здесь нет Фенриса, Мариан почувствовала, как отшибло аппетит, а его место заняло саднящее чувство вины.
Безнадежно поковыряв рагу, Защитница отодвинула от себя тарелку и спросила нет ли у Кабо пергамента, чернил и пера. Гном поворчал, но откуда-то из подсобки принес ей изрядно мятый лист, закрытую склянку и перо с потрепанным, словно его грызли, концом.
Следовало извиниться и объясниться, но не находилось ни единого слова, которое Мариан сама же сочла бы в достаточной степени искренним и подходящим.
Так она и сама начала грызть кончик пера, глядя на совершенно пустой и чистый лист перед собой, с одной стороны чувствуя, что затея эта если не бессмысленная, то провальная, а с другой понимая необходимость в прояснении ситуации. Но стала бы она от самой себя читать после такого ухода письма? Да сожгла бы в порыве злости или обиды, или и того и другого, а потом уже разбиралась, как и всегда. Так стоит ли тратить чернила?
«Стоит», – Хоук вздыхает, облокотившись локтем о стол и подперев ладонью подбородок, отмахиваясь от желания капитулировать и попросить черкануть весточку Варрика. У него со словами всегда всё было складно да ладно.

Вместо нужных слов почему-то вспомнилось, как она в детстве просила прощения у Карвера. Уже не помнила даже за что, но хорошо отпечатался в памяти взгляд отца, велевшего сделать это и то, как к небу прилипало это простое и совсем неважнецкое: «Прости меня, пожалуйста». Виноватой себя тогда Мариан совершенно не считала и от того просить прощения – да ещё и первой! – казалось ужасной несправедливостью.

Виноватой она себя чувствовала не за то, что ушла. Точнее, чувствовала, но не всецело. И просто не знала, как может объяснить кому-то другому то, что не могла толком разложить на составляющие даже перед собой. Ей ведь ничего не стоило дождаться, чтобы отправить в дорогу вместе. В общем-то, не было ничего дурного даже в том, что на помощь другу она кинулась в одиночку. Проблема была в другом – она не звала Фенриса с собой даже сейчас, когда хотела объясниться на бумаге. Снедающее чувство тревоги, ощущение уходящего в пустую времени, предчувствие неминуемой беды. Вчера ей рассказали про Корифея и Хоук хотелось выть то ли от злости, то ли от безысходности. Казалось, что хоть что-то в её жизни было сделано правильно, но как вернулся к жизни тот, кого она была уверена, что похоронила под Виммаркской пустыней? Она была уверена, что это – её проблема. Это то, с чем она однажды не справилась и теперь должна была всё исправить. Но как давно они делили на двоих и последний кусок хлеба, и крышу над головой, и кровь, и грязь, и сжигающее изнутри отчаяние, и спокойные светлые дни? Хоук чувствовала свою несправедливость. Понимала, что поступала… не честно. И неправильно.

– Да, никак не получается, – чужое приближение не стало неожиданностью, да к ней и не подкрадывались. Улыбнувшись в ответ, Мариан перевела взгляд на чистый лист перед собой, – Иногда самое простое оказывается слишком сложным.
Подошедший ничем не отличался от всех остальных – никаких отличительных знаков на одежде, разве что акцент мог навести на размышления, но в этом не было смысла – Инквизиция объединила под своим знаменем не только разных людей, но и представителей других рас. Солдат или человек из снабжения? Всё может быть, но едва ли это имело существенное значение.
– О, нет, спасибо. Всё равно аппетит пропал, так что не стоит, – рагу и так было жалко, чтобы переводить на неё ещё одну порцию, да и эту тарелку при желании можно будет попросить разогреть ещё раз. Так к чему сложности? Голод действительно отступил, а пока в кружке и кувшине хватало травяного сбора, не была страшна и жажда.

– Вам когда-нибудь приходилось просить прощения в письме? – чужой опыт, пусть даже весьма абстрактный, мог принести пользу. Хоук не была уверена в этом на все сто, но надеялась, что, хотя бы не плюнет на всю эту затею, оставив слова для личной встречи. И если так, то не стоит ли уже начинать репетировать речь?

– Не могу не согласиться, – Мариан смотрит на чистый лист перед собой так, словно может узнать его судьбу, вновь вернувшись к одной только мысли о том, а станет ли Фенрис вообще хоть что-то читать? Разговор при встрече, конечно, не дался бы легче, всегда можно сказать не то или совершенно лишнее, но возможность посмотреть в глаза, объясниться лично, была весомее слов на сухом и безжизненном пергаменте. Кто знает, может при встрече и вовсе не придется ничего говорить? Если только эта встреча… будет? Не самая светлая мысль.

– Откладывать не хотелось бы, слишком, – Хоук запнулась, словно обдумывая с секунду то, что вообще хотела сказать, и закончила фразу практически как ни в чём не бывало, – неопределённые времена. Трудно загадывать так далеко наперед, когда даже завтрашний день в тумане.
В действительности, она бы скорее сказала, что это трудные времена. Но таковые с ней происходят уже достаточно давно, чтобы выделяться на фоне минувших лет. А неопределённость весьма ёмко описывала собой и настоящее, и будущее, как ближайшее, так и далёкое, едва представлявшееся Мариан хотя бы в самых скромных очертаниях.
– Хотя при личной встрече не всегда легче просить прощения. Письма можно не читать, а слова можно просто не слышать, – обида бывает громче любых слов, ровно, как и непонимание. Хоук ведь и сама такая. Но разве осознание и понимание своей вины не первый шаг на этом скользком пути?
В любом случае, даже если что-то случится, а случиться может всё что угодно, и встреча не состоится, то она тем более должна попытаться собрать воедино отсутствующие слова, чтобы не оставлять за собой совершенной пустоты и вопросов лишённых ответов.

– О, простите мои манеры, выросла в деревне, – улыбаясь и давая понять, что оправдание то ли совершено несерьезное, то ли слишком правдивое, Хоук приподнялась и протянула руку для рукопожатия, представившись и тут же задав вопрос, не имевший никакого отношения к её затруднению, – Мариан. А вы давно здесь?