– Эй, сестрёнка, а я тебя знаю!
Переставая лениво ковырять присохшую к плошке безвкусную перловую кашу, Мариан подняла взгляд на подошедшего мужчину.
Его длинное, лошадиное лицо было изуродовано ожогом, из-за которого веко правого глаза было едва приоткрыто, а проглядывался за ним не зрачок, а бельмо. Но даже без этого уродства его трудно было бы назвать привлекательным. То ли дело в тупом выражении лица, то ли в жуткой, широкой ухмылке, показывающей неровные зубы.
– Мне жаль твою сестрёнку, если она хоть чуток похожа на тебя, – следом за беззлобными и равнодушными словами Хоук хмыкает, сильнее сжимая в пальцах ложку. Ей хорошо было знакомо это «Эй, я тебя знаю!», чтобы не чуять подвоха. Казалось бы, что вне зависимости от того, как далеко по времени и расстоянию она уберётся от Киркволла, везде найдётся тот, кто укажет на неё пальцем и скажет, что точно её знает.
Как же.
– Не надо так, сестрёнка, – он садится на лавку напротив и Хоук, встречаясь с мужчиной взглядом, отводит глаза. Не было смысла ни в этом разговоре, ни в том, чтобы задерживаться здесь.
Поднимаясь, оставляя трапезу незавершенной, она было двинулась мимо стола, но рябой мёртвой хваткой схватил её за руку. Хоук замерла, волком глянула сверху вниз в чужое искаженное лицо. Её беспокойство тенью отразилось на лице и именно это требовалось мужчине.
– Отпусти, – с лица её сошла вся краска, слова звучали сухо и безжизненно.
Две молоденькие девицы, разносившие посетителям еду и выпивку, стояли у барной стойки и, нервничая, наблюдали маленькую сценку. Грузный мужчина в умеренно чистом белом переднике – очевидно, хозяин, – стоял в проёме кухонной двери, наблюдая за происходящим. В руке он как-то неуверенно держал большой нож для мяса:
– Чего надо, мужик?
Не было похоже, чтобы владельцу корчмы было дело до самой Хоук, но ещё меньше ему хотелось стычки между посетителями.
Рябой на какое-то мгновение сжал её руку ещё сильнее, наслаждаясь ощущением тонкой косточки в ладони и осознанием, что может сжать её ещё сильнее, сломать. И выпустил, разжимая пальцы.
– Ты мне должна, – слышит Хоук себе в спину и совершенно с этим не согласна.
Она никому и ничего больше не должна.
Ночь отступала медленно и неохотно. Где-то за городом и выбеленными инеем полями пели далёкие петухи и нигде не было огней. Вокруг, между невысоких приземистых, разбитых и обветшалых зданий, клочьями висел туман.
Она вышла на улицу, хоть сперва и хотела подняться на второй этаж, в снятый вчера номер. Там, наверху, была тяжелая дубовая дверь, за которой можно было запереться, посох и их вещи. И там она обещала ждать Фенриса, просто потому что ничего другого ей не оставалось делать. Но на улице, от прохладного, щипавшего за щеки и нос воздуха в голове прояснилось.
В глаза, казалось, что кто-то насыпал песка. Хотелось даже не спать, а просто забыться, погрузившись в такую непроглядную тьму, что в ней не найдётся места ни здоровому сну, ни кошмарам.
Не задерживаясь у корчмы, растирая ладонями лицо в попытке отогнать от себя наваждение и дурман, засевший в голове от долгого сидения в душном помещении с коптящими лампами, Хоук запахнула сильнее плотную стеганую куртку, спрятав кисти рук в рукава.
Оглядываясь по сторонам, на кажущиеся одинаковыми дома, задалась вопросом о том, где она. Ответ нашёлся тут же: Монт-де-Глас.
Они прибыли в Монт-де-Глас вчера утром.
И не было похоже, чтобы этот город отличался чем-то от Серо, Вал Форэ или Шюрно. Если смотреть не на лицевую сторону, облицованную мозаиками и украшенную статуями, то все они были одинаковыми. Но в рассветный час, когда на улицу только выходили первые торговцы и завершала ночной патруль стража, здесь хотя бы было легче дышать.
[STA]In your head they are dying[/STA]
[AVA]http://sa.uploads.ru/J2nNu.jpg[/AVA]